Всем известно, как в начале XX века Париж «сходил с ума» от «Русских сезонов» Сергея Дягилева. В 2009 году, в 100-летнюю годовщину «Русских сезонов», сын знаменитого Мариса Лиепы – народный артист России Андрис Лиепа заставил Париж замереть вновь, показав на сцене легендарного театра CHAMPS-ELYSEES первые воссозданные балеты великих предшественников – «Синий Бог», «Шахерезада», «Тамар», «Болеро». Сегодня в рамках проекта воссоздано 10 балетов, среди которых «Послеполуденный отдых фавна», «Павильон Армиды», «Жар-птица», «Петрушка», «Шопениана», «Половецкие пляски». Ежегодно премьеры показывают в Париже, в этом году на сцене театра CHAMPS-ELYSEES были показаны балеты «Жар-птица», «Клеопатра – Ида Рубинштейн» и «Видение розы».
Сегодня Андрис Лиепа, основатель Благотворительного фонда имени своего отца Мариса Лиепы, рассказывает о своем проекте «Русские сезоны XXI века».
– Андрис, как прошла летняя премьера в Париже?
– Воссоздали «Клеопатру» – в постановке французского хореографа Патрика де Бана. Это наше посвящение Иде Рубинштейн. Именно эта танцовщица и драматическая актриса блистала в первом сезоне в 1909 году. Она имела оглушительный успех, хотя не была балериной, просто брала частные уроки у Михаила Фокина. Он и предложил Дягилеву взять актрису на роль Клеопатры, а потом Шахерезады. Наш спектакль называется – «Клеопатра – Ида Рубинштейн». Танцует Илзе Лиепа, и там есть персонажи Михаила Фокина, Нижинского, г-на Монтескью, покровителя Иды, а также мецената Вальтера Гиннеса. Мы стремились приблизить спектакль к проекту Дягилева, который в Петербурге назывался «Египетские ночи», а для Парижа был переименован в «Клеопатру». Летом в Париже много туристов, недостатка в зрителях нет. А в середине июля каждый год даем еще концерт в Каннах.
– Когда вы задумывали воссоздание «Дягилевских сезонов», чем прежде всего руководствовались? Какие дивиденды принесло это стране?
– Конечно, нам хотелось показать миру шедевры, созданные Дягилевым 100 лет назад. К сожалению, сохранилось не все, и то, что сохранилось, дошло до нас не в полном объеме. Мы с худруком «Кремлевского балета» Андреем Петровым привезли в Париж спектакли в исполнении звезд балета Николая Цискаридзе, Илзе Лиепа, Ирмы Ниорадзе, Ильи Кузнецова, Марии Александровой. Декорации Бакста, Головина, Рериха, Бенуа восстановлены художниками Анной и Анатолием Нежными. Над проектом работаем в течение 18 лет.
На 100-летний юбилей театра CHAMPS-ELYSEES в 2013 году готовим оперу-балет «Золотой петушок» с фантастической музыкой Римского-Корсакова, в декорациях Натальи Гончаровой и хореографии Михаила Фокина. Надеемся, что эту постановку увидят и зрители Детского музыкального театра им. Н. И. Сац. Мы с директором театра Георгием Исаакяном решили показать детям еще «Петрушку» и «Жар-птицу» в хореографии Фокина, на музыку Стравинского, в декорациях Бенуа и Бородина. Я ставил эти спектакли в Мариинском театре, в Риме и Флоренции, в Марселе и Дрездене. Считаю, что дягилевские хиты 1910 года «Жар-птица» и «Шахерезада» можно помещать в Книге рекордов Гиннесса как спектакли с самой долгой сценической историей.
– Как парижане воспринимают спектакли?
– На Западе зритель голосует кошельком, в театре 1700 мест, и билеты на все наши спектакли распродаются на сезон вперед. А балетных критиков в связи с кризисом все крупные газеты убрали. В Париже удивительная публика, любовь к балету в них заложена генетически и передается из поколения в поколение. К сожалению, у российского зрителя, который хочет ходить в театр, нет денег. На балет сейчас ходят другие люди – в основном для того, чтобы засвидетельствовать, что были в Большом театре.
– Вы были первым советским артистом, которому разрешили работать в зарубежных труппах, работали с Михаилом Барышниковым, Рудольфом Нуреевым, Морисом Бежаром – сотрудничество с кем из них стало для вас откровением?
– Знакомство с Рудольфом Нуреевым, конечно, было для меня большим событием в жизни. Случилось так, что в 86-м году на гастролях один из его близких друзей передал мне его приглашение на премьеру «Золушки» – Нуриев был тогда директором Гранд Опера, и в Пале Гарнье у него шел спектакль. Но руководство идти мне запретило, и тогда я получил приглашение прийти после спектакля на ужин к Нурееву. Сделать это было непросто. Часов в 10 вечера я вышел из отеля якобы прогуляться, сел в присланную за мной машину и тайно приехал в гости. Это был уникальный момент в моей жизни. Нуреев показал мне тогда впервые отснятый на пленку «Послеполуденный отдых фавна», а также «Аполлона Мусагета» в постановке Баланчина, удивительные кадры из «Свадебки» Стравинского. Дома у него стоял Betacam – профессиональная аппаратура, которую я никогда не видел в частном владении. У него была шикарная квартира напротив Лувра, где стоял орган, были экзотические картины и скульптуры. К сожалению, квартиру эту потом продали.
Позднее Рудольф приезжал в Москву – по личному разрешению Горбачева, тогда такие визиты были запрещены. Ему разрешили проститься с умирающей матерью, и на обратном пути из Уфы он приходил к нам домой. Помню, подписал свою книгу, которую отец тайно привез с каких-то гастролей. И так случилось, что потом, когда мы с моей партнершей Ниной Ананиашвили приехали в Нью-Йорк танцевать в труппе Баланчина, Нуреев познакомил нас с Михаилом Барышниковым. Рудольф пришел на первую репетицию, посмотрел, сделал очень важные для нас замечания, а потом пригласил нас на свой день рождения. Так у меня появилась возможность через полтора года прийти к Барышникову и попросить взять меня на работу в American ballet.
– Каково в целом было их отношение к Советскому Союзу?
– Рудольф часто приезжал в Союз. У него даже был здесь звездный час, когда он станцевал «Сильфиду» на сцене Кировского театра. А Михаил Барышников не приезжал ни разу и, думаю, не приедет. Ему уже за 60. Вот он уехал раз и навсегда. Трудно об этом говорить, но страшнейшая советская машина перемалывала людей, и те, кому что-то не нравилось, пытались отсюда бежать. Но не всем это удавалось. Мой отец также мог уехать, у него были предложения, но он не захотел.
– Чему вас учил отец? Могли бы назвать три неписаных правила, неукоснительного исполнения которых от вас с сестрой требовал Марис Эдуардович?
– Все правила высказаны в его книге. Он говорил: «Упрекать меня можно за многое, но никто никогда не упрекнет меня за мое отношение к работе». В искусстве он все делал по максимуму, отдавался роли на 100 процентов. Подчеркивал, что в балете не может быть ничего второстепенного, начиная от грима и кончая цветом резинок на туфлях, они должны гармонировать с цветом трико. Отец всегда знал, в рамках хорошей схемы, что он делает на сцене, но при этом импровизировал. Он не повторял схему роли, ничего не делал механически, каждый его спектакль был уникален.
– Когда вас спрашивают о состоянии российского балета, вы говорите, что поводов для беспокойства нет. Так ли это?
– Знаете, в театре при самой идеальной творческой ситуации все равно есть артисты, которые чем-то недовольны. Мне довелось работать в не менее чем 10 мировых труппах, и я убедился, что в каждом театре, даже в труппе у Бежара, где работают исключительно по собственному желанию, были недовольные. И то, что я работаю в России, наверное, говорит о том, что здесь вижу гораздо больше возможностей для работы, чем на Западе. А что касается нашей школы, как система воспитания талантливых детей она обладает мощью бронепоезда, который идет вперед, несмотря ни на какие лихолетья. Неважно, что происходит в политике, балет все равно будет существовать. Вот после революции думали, что в первую очередь закроют балетные театры, а балет, как и космос, неожиданно стал флагманом социалистического строительства. Вспомните, сколько раз на балете и спорте выезжала советская идеология. И мне не очень импонирует то, что современная власть мало внимания обращает на культурное развитие общества, а больше смотрит в сторону спорта.
Нина КАТАЕВА
